«Полгода, проведенные в пустыне с караваном верблюдов, были решающим моментом моей духовной жизни, здесь я почувствовал Азию, Восток, древность, относительность Европейской культуры. Это был 1900 г. Надо всем было ощущение пустыни – той широты и равновесия, которая обретает человеческая душа, возвращаясь на свою прародину».
(Волошин М. Из «Автобиографии»)
Этот год в жизни Волошина был самым насыщенным путешествиями. Он преодолел около 20 тысяч километров, а в Коктебеле провел только несколько дней. Начало года застало его в Берлине. Он находился там в ожидании разрешения вернуться в Московский университет, из которого был отчислен годом ранее за участие в студенческих беспорядках, и для практики в немецком языке.
Город показался ему невероятно скучным, по сравнению с Парижем. Он отказался от плана продолжить учебу в одном из немецких университетов. Задумался о переводе с юридического на историко-филологический факультет. Строил планы летнего путешествия в Грецию и Италию. Узнав, что допущен к весенним экзаменам за второй курс, выехал в Москву. Готовясь к экзаменам, одновременно разрабатывает план летнего путешествия. Изучал путеводители, карты, «подучивал итальянский язык». Нашел спутников-студентов Леонида Кандаурова и Василия Ишеева. Говорить и думать он мог только о путешествии и своих спутников довел до такого же состояния. Сдав экзамены, они сразу устремились в Европу. Молодые, сильные и веселые люди за два месяца побывали в Австро-Венгрии, Германии, Италии, Греции и Турции. Это путешествие заслуживает отдельного рассказа.
После возвращения в Крым Волошин продолжал стремительно перемещаться из одной точки в другую. Севастополь, Балаклава, Ялта, через Бабуган-Яйлу и Чатыр-Даг – в Алушту, затем в Феодосию и Керчь. Все это время за ним охотились жандармы по подозрению участия в деятельности студенческого Исполкома во время волнений в Московском университете. Наконец, 20-го августа, Волошина арестовали в Судаке. После обыска в Коктебеле он был отправлен в Москву. По пути провел один день в Харьковской центральной тюрьме. 25-го августа был доставлен в Басманный «полицейский дом», где провел восемь дней, удивляя охранников прекрасным расположением духа: читал, делал шведскую гимнастику и царапал на стене стихи при помощи зубчика от гребёнки. До окончательного решения его дела Волошин был лишен права въезда в столицы и подчинен гласному надзору полиции на год.
Это, казалось бы, неприятное событие сыграло выдающуюся роль в его судьбе. Волошин принял приглашение давнего знакомого Валериана Вяземского, назначенного начальником экспедиционной партии по изысканию Южной части Оренбург-Ташкентской железной дороги. И уже 8-го сентября из Севастополя отбыл в Батум. Далее путь лежал через Тифлис, Баку, через Каспийское море, Красноводск в Ташкент. И вот неблагонадежный студент стал государственным служащим, получающим жалование (первый и единственный раз в жизни Волошина). А местные власти должны были оказывать ему всякое содействие. По документам он значился фельдшером, но ташкентская газета сообщила о прибытии инженеров Вяземского и Волошина.
Ташкент произвел прекрасное впечатление. Очень много зелени. На некоторых улицах на каждом тротуаре можно насчитать до семи рядов пирамидальных тополей, и везде по бесчисленным арыкам текли бесконечные ручьи. Домов почти не видно, около каждого дома находится большой старый сад.
Первые две недели проходят в хлопотах. Надо покупать верблюдов, юрты, снаряжение. В местном арсенале получил оружие и боеприпасы, ведь в степи водятся тигры.
Познакомился с местным чиновником И.Гейером и получил от него предложение публиковать путевые заметки в газете «Русский Туркестан».
1-го октября выехал в город Туркестан – начальную точку экспедиции. А 6-го октября караван изыскательской партии в составе 21-го верблюда и трёх телег вышел в степь. Волошин назначен начальником каравана и заведующим лагерем. Он наблюдал за погрузкой и разбивкой лагеря. Выполнял он и некоторые геодезические работы: проводил глазомерную съемку, «вёл пикетаж», «вешил». Целый день верхом на лошади в палящий жар, и в холод, и в дождь. «В верховой езде сделал значительные успехи. Мне случалось проезжать верхом до 50-ти верст без особенного утомления», – похвастался он в письме к матери. И он полюбил степь.
На третий день экспедиция проходит мимо разрушенного города Сауран, некогда важного торгово-экономического центра на караванном пути, находящегося в запустении с средины XVII-го века. Вместе с Вяземским верхом поднялся на крепостную стену. Открывшийся вид навсегда врезался в память: «впереди бесконечная красновато-бурая пустыня, чем дальше все мутнее, все синее, и горы на горизонте. Все ровно, ни холмика, ни деревца». Но вдруг «под лучами заходящего солнца степь пылает красным пламенем. Все, что было днем серо, плоско и бесцветно, теперь ожило и оделось в самые яркие и ослепительные краски. От старых стен поползли сине-фиолетовые тени». «Закаты – лучшее, что я видел в степи – записал он, – Ничего подобного по яркости и красоте цветов не видел ни в Италии, ни в Греции».
В «Автобиографиях», написанных в разные годы, Волошин будет неустанно называть 1900 год – годом своего «духовного рождения».
Он почувствовал, что «в этой мёртвой безлюдной пустыне, испещренной белыми костями верблюдов, где только редко-редко встретятся старые глиняные стены разрушенного укрепления или города, построенного в незапамятные времена, и в виду этих – замыкающих ее ледяных великанов, которые видели столько крови и варварства, и бесконечные орды варваров, шедших в Европу, мысль невольно приобретала объективность, широту и бесстрастность». В пустыне он смог «взглянуть на всю европейскую культуру ретроспективно – с высоты Азиатских плоскогорий и произвести переоценку культурных ценностей».
Ночью в юрте, читая историю европейского романа Борбарыкина, Волошин вспоминал о Париже. А в Париже он не забудет пустыню.
Монмартр… Внизу ревет Париж
……………………………
Но мне мерещится порой,
Как дальних дней воспоминанье,
Пустыни вечной и немой
Ненарушимое молчанье.
Раскалена, обнажена,
Под небом, выцветшим от зноя,
Весь день без мысли и без сна
В полубреду лежит она,
И нет движенья, нет покоя…
Полевые изыскания длились 18 дней. Было пройдено около 190 километров. Конечным пунктом был Джулек – крошечный поселок, бывший когда-то российским военным укреплением, а затем почтовой станцией. Ему посвящена даже небольшая статья в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона. Но на современной карте его трудно найти. Сейчас это небольшой аул в 3-х километрах от железнодорожного разъезда Байгекум в Чиилийском районе Кызылординской области Казахстана.
Дом, в котором жил Волошин, стоял на самом берегу Сыр-Дарьи. Вокруг бесконечные заросли саксаула. Из подворотен вылетали фазаны, по улицам гуляли дикие кабаны. Познакомился он с местной экзотикой: участвовал в соколиной охоте на фазанов и наблюдал за популярной в тех краях игрой «козлодранием».
Еще в Европе Волошина стали волновать сообщения о событиях в Китае. Восемь крупнейших мировых держав объединили свои силы против восставшего Китая. Но он тогда еще мало знал об этой стране. Только здесь, оказавшись у его границ, он почувствовал глубокую древность этой культуры. Много нового и неожиданного рассказал ему Вяземский, хорошо знавший Китай. Волошин задумался: «Кто же прав из нас? Кто ближе к идеалу – мы ли, которые ставим в основу своей культуры бесконечное увеличение потребностей, или они, которые стараются уменьшить их до самого неизбежного». Он повторит этот вопрос через двадцать лет в цикле стихов «Путями Каина», видя в этом «трагедию материальной культуры».
Возвратившись в Ташкент и перечитав все последние новости, он был возмущен призывом германского императора действовать так, «чтобы 1000 лет ни один китаец впредь не смел косо взглянуть на немца. Пощады не давайте, пленных не берите, приготовьте путь культуре». Волошин полностью на стороне китайцев: «Должно быть, хорошо вели европейцы в Китае, если довели такой смирный, трудолюбивый, земледельческий народ до подобного кровавого поголовного восстания».
Год, начавшийся для Волошина в Берлине, – завершился в Ташкенте. Жил он на улице Шахризябской. До февраля 1901 года продолжал исполнять обязанности техника, составлял отчет, производил расчеты земляных работ. Зарабатывал деньги для новых летних путешествий. Мечтал увидеть «Крышу мира» – Памир, а далее – через Кашмирскую долину – попасть в Индию. Но побывал только в Ашхабаде и Самарканде, который произвел на него впечатление «среднеазиатского Рима».
Публикации в газете «Русский Туркестан» принесли ему известность в Ташкенте, отчасти даже скандальную. По поводу его новогоднего фельетона «Эпилог XIX века» генерал-губернатор даже собрал экстренный совет, а у газеты прибавились новые подписчики. Но у Волошина нашелся защитник – вице-губернатор, который даже пригласил его в гости на чай.
Неожиданно Волошин получил извещение из Охранного отделения о том, что он свободен и может продолжить учебу. Но решение уже было принято – отказаться от традиционной формы образования. Попытка Елены Оттобальдовны убедить окончить университет в России успеха уже не имела: «Я хочу, наконец, работать над тем, что меня действительно влечет – историей искусства и литературой». С этих пор все решения он принимал уже самостоятельно.
О планах Волошин поделился со своим «верным спутником во всевозможных путях и перепутьях духовных исканий», феодосийской учительницей Александрой Михайловной Петровой. Критически оценивая «варварский мир европейской культуры», он все-таки устремляется в Париж, но «не для того, чтобы поступить на такой-то факультет, слушать то-то и то-то. Я еду, чтобы познать всю Европейскую культуру в ее первоисточнике и затем, отбросив все “европейское” и оставив только человеческое, идти учиться к другим цивилизациям “искать истины”, в Индию, в Китай, стараясь проникнуть в дух незнакомой сущности. А после того в Россию окончательно и навсегда».
Когда узнаешь об этом плане 24-летнего молодого человека, уже не будут казаться случайными отдельные события его дальнейшей жизни.
Хотя и не сбылась планы Волошина о путешествии на Восток, он любил и цитировал «Бхагавад-гиту». В Париже встречался и беседовал с хамбо-ламой Тибета Авганом Доржиевым. Изучал японскую живопись.
Он осуществил важнейшее из своего плана: вобрав опыт культур Востока и Запада – возвратился на родную землю «окончательно и навсегда».