(Продолжение. Начало по ссылке)
Моя семья до войны
Это была очень счастливая семья, состоящая из 4-х человек. У Нины был уже сынишка от первого брака. Коля был на два года старше Наташи. На лето все собирались в пригороде Ленинграда – в Мельничьих Ручьях. Там брат Веры Матвеевны Николай Матвеевич построил большой загородный дом и собирал на лето всю родню. Он мечтал, что так будет каждое лето. Был даже приобретён рояль, специально для Михаила и Нины. Но началась война. Несмотря на то, что Михаил Георгиевич как доцент, преподаватель, имеющий высшее образование, имел бронь (преподавателей не брали в ополчение), он не поехал в эвакуацию вместе с консерваторией в Ташкент (Узбекистан). Ему было 34 года, выглядел очень юным. Он очень любил своих учеников, и они его тоже обожали.
(Лет десять тому назад из Америки приехала бывшая папина ученица. Уже весьма пожилая женщина. Нам устроили встречу. Помню ее слова: «Ищу в лице вашем черты обожаемого учителя»).
В момент, когда на Ленинградском фронте было очень напряжённое положение, в ополчение брали рабочих и служащих, не призванных в армию, а также студентов и аспирантов различных вузов. Михаил Георгиевич не мог оставить своих любимых учеников – студентов и аспирантов – в такой ответственный и страшный час. На призывном пункте он сказал, что аспирант, и, оставив молодую жену (маме было тогда 23 года) с двумя детьми, ушёл добровольцем на фронт.
Это было в июле 1941 года, а 8 сентября замкнулось блокадное кольцо вокруг Ленинграда. Именно в этот день на подступах к городу, возле посёлка Русско-Высоцкое, у Таллиннского шоссе, погиб мой папа – Михаил Георгиевич Гергилевич. Этот трагический момент видели несколько раненых солдат, которых ещё в начале боя вынесли с поля. Михаил командовал тремя артиллерийскими орудиями. Это был последний участок, где замкнулось кольцо блокады. Дот, в котором находился Михаил Георгиевич, был разбит прямой наводкой рвавшихся к городу танков. Именно поэтому мама с нами, детьми, оказалась в блокированном Ленинграде. В начале войны все ожидали, что она очень быстро окончится и все вернутся по домам. Мама провожала папин полк до самых Пулковских высот.
Сталин не любил Ленинград, и даже не старался освободить город из кольца немецкой блокады. Иногда даже говорят, что Сталин намеренно оставил город в блокаде, не желая его спасать. Ситуация, в которой оказался Ленинград в конце августа – начале сентября 1941-го, стала результатом многих обстоятельств: катастрофической ситуации на фронте, тяжёлых поражений советских войск, неготовности к отражению атак немецких войск, большим потерям, которые понесла армия.
В 2021 году 8 сентября было объявлено горькой и трагической датой – «День начала блокады Ленинграда», самой страшной блокады в истории человечества, длившейся 872 дня и унесший по разным данным от 800 тысяч до 1,5 миллиона жизней. Во время блокады, 25 мая 1942 года, умерла моя бабушка – Софья Михайловна Петрова. Она похоронена на Пискаревском мемориальном кладбище в общей могиле. Там всё время горит Вечный огонь.
В начале блокады умерла моя тетя – Маковская Тамара Арамовна (урожденная Арамянц) – и её муж, Лев Маковский. У них остался сын Александр Львович Маковский, родившийся 30 ноября 1930 года. Он был юристом, входил в юридический Совет при Президенте РФ. В 2020 году, в самом начале пандемии, он скончался в кремлёвской больнице от коронавируса.
Моя мамочка вспоминала, что во время войны, в первое время, когда объявляли тревогу и начинал стучать метроном, она забирала нас, детей, и шла в убежище в подвале того же дома. Но потом, после длительного голодания, у неё уже не было ни желания, ни сил куда-то идти, и она просто забирала нас с братом к себе в кровать, чтобы, если уж убило бы, то всех сразу, и так пережидала бомбёжку. В какой-то момент у мамы не стало хватать сил даже чтобы идти в магазин за хлебом. Она вспоминала, что «не могла бы встать и идти в магазин, и не встала бы, если бы головка маленького сына на тонюсенькой шейке не поднималась в кроватке, и он не спрашивал бы: «Мама, ещё не пора идти за хлебом?». Когда был самый страшный голод, когда в Ленинграде в день умирало около 4000 человек, мы два раза ели «суп из петуха», так нам говорила мама. Брат вспоминал, что это был очень, очень вкусный суп. После войны он ел куриный суп, но уверял, что он совсем не такой вкусный, как тот, блокадный. Оказывается, мы ели тогда суп из кошек. А потом в городе исчезли и кошки…
Мой брат, Николай, который старше меня на 2 года, запомнил папу в солдатской шинели, и долго ещё, встретив похожего мужчину в военной форме, подбегал к нему с криком: «Папа, папа!». Я же не помню ничего – ни чувства голода во время блокады, ни страха при обстрелах и бомбежках – ничего. Я даже не помню, как он выглядел, мой папа.
В конце марта (26) 1942 года нас отправили в эвакуацию из окружённого города по «Дороге жизни» на открытых грузовиках по льду через Ладожское озеро. В том году была очень морозная зима, и даже весна. Когда мы уезжали, стоял сильный мороз. Я была завёрнута в шубу, и мама, опасаясь, чтобы я не задохнулась, приоткрывала мне носик, чтобы я могла подышать. В результате нос оказался примороженным, и долгие годы, когда я уже была тинэйджером, при любом, даже небольшом охлаждении, становился красным.
Когда мы переехали через озеро и оказались в деревне Кобона, выяснилось, что поезд, который подходил в этот посёлок по специально проложенному во время войны пути, не пришёл. Ослабленные голодом люди, сидя на своих вещах, стали просто замерзать. Мама, чтобы не сидеть без движения и не замерзнуть, оставив вещи, пошла «куда глаза глядят». Она несла меня на руках, а за её подол держался четырёхлетний Коля. Вдруг она увидела дымок, который шёл прямо из-под снега. Подойдя ближе, увидела землянку и постучалась. Открылась дверь, и выглянул солдат. Мама попросилась погреться. Солдат сказал: «Нам нельзя…» Понятно, в военное время нарушение дисциплины могло повлечь очень серьёзное наказание. Мама попросила погреть детей, а она, мол, подождёт снаружи. И тогда солдат махнул рукой и пустил нас всех. Нас отогрели, напоили горячим чаем с сахаром – по воспоминаниям Коли, «самым, самым сладким в жизни», потом проводили маму, нашли наши вещи и посадили в товарный вагон. Ведь у них тоже, наверное, были семьи и дети. Мама нам говорила, что мы должны молиться за этих спасителей наших безымянных. С большими сложностями мама добралась до Ташкента, где в общежитии располагались эвакуированные из Ленинграда сотрудники консерватории. Уже будучи взрослой, я спросила у мамы, почему я помню тёмное, тёмное небо, а на нём – огромные яркие звёзды. Мама ответила, что укладывала нас спать на воздухе, на крыльце общежития, под открытым небом.
Интересно, что у мамы после блокадного голодания на полгода появилась «зеркальная память»: ей приносили сборник стихов, она их прочитывала и вечером читала наизусть по памяти. Это продержалось около полугода, а потом исчезло бесследно. У неё снова стала обычная средняя память.
Блокада – это чудовищный эксперимент по влиянию длительного голодания на человека, на его физиологию и психологию. Жаль только, что никто не пытался изучить последствия этого «эксперимента».
Пока мы долго добирались в товарных вагонах до Ташкента, мы с Колей заболели коклюшем, и сразу попали в больницу. Через некоторое время Колю перевели в другую больницу, где он и выздоровел окончательно. А меня вдруг перестали маме показывать. Когда она всё-таки настояла на том, чтобы меня вынесли к ней, я уже не держала головку, а мне было почти 3 года. Мама унесла меня прямо в больничном одеяле. По счастью, она знала, что рядом живёт очень пожилой профессор-доктор, тоже эвакуированный. Она бросилась к нему за советом. Я была уже почти «не жилец», во мне уже никакая пища не задерживалась. Доктор сказал, что можно попробовать, но, чтобы мама никому не поручала, потому что «сделать это может только мать». Так сказал доктор. Нужно было каждые пятнадцать минут давать мне 1-2 ложки свежего куриного бульона. Это было в жарком Ташкенте, где не было никаких холодильников, готовила мама на костре, во дворе консерваторского общежития. Готовила небольшую порцию на 2 раза (на полчаса). Давала мне четыре ложки бульона. Как ни мала была приготовленная порция, но что-то всё же оставалось. Остатки съедала сама. Трудно даже представить, чего это стоило ей. Через две недели мама снова принесла меня к профессору. Он сказал: «Ну, вот теперь можно сказать: она будет жить, правда, всю жизнь у неё будут проблемы с желудком». И только в последнем он ошибся. Никаких проблем с желудком у меня не было и до сих пор нет (тьфу, тьфу, не сглазить бы!).
Потом был Челябинск, где мы некоторое время жили у тети Туси – папиной сестры Натальи Георгиевны, а затем, наконец, добрались до УАЗа – Уральского алюминиевого завода, куда вместе с заводом была эвакуирована семья моей тётушки, маминой сестры Натальи Арамовны, её супруга Монтвида Анатолия Эдуардовича и двух их дочерей. В Ленинград мы вернулись только в 1947 году.
Я не помню ни голода, ни страха блокады. Мне так казалось. Но однажды, когда мне было уже более 60-ти лет, нас – «блокадников», жителей блокадного Ленинграда – повели на экскурсию в подвалы Эрмитажа, где жили в войну сотрудники музея и жители близлежащих разбитых бомбами и снарядам домов. Я довольно спокойно осматривала обстановку: столы, раскладушки, керосиновые лампы, заклеенные крест-накрест маленькие окошечки подвалов… Но вдруг, застучал метроном и послышались звуки падающих бомб и взрывов, и во мне, где-то из глубины тела, родился такой безумный страх, которого я не испытывала никогда в жизни. Я думаю, это был отголосок страха моей мамочки, когда она, прижимая к себе маленьких детишек, пережидала очередной налёт вражеской авиации. Она боялась за своих детей! И тело моё запомнило этот страх.
После окончания школы я поступила на биолого-почвенный факультет Ленинградского государственного университета и окончила его по кафедре «Зоология позвоночных животных». Была старостой курса и ленинской стипендиаткой. Потом окончила аспирантуру. Зоолог, всю жизнь проработала в Ленинградском зоопарке, сначала – методистом по работе с детьми – «юными зоологами», потом переводчиком, а затем десять лет была заместителем директора по зоологической части. И до сих пор я связана с нашим зоопарком. Написала книжку по истории зоопарка. Читаю лекции. Ведь это единственный зоопарк в мире, который пережил жуткую блокаду и всю войну, сохранив большую часть коллекции животных. В том числе бегемота Красавица, приехавшего в наш город в 1911 году.
В 2005 году, будучи официально на пенсии, основала Санкт-Петербургское зоологическое общество. Работая в зоопарке, закончила в Институте истории Ленинграда курс истории города.
В 1964 году, ещё студенткой третьего курса, вышла замуж за аспиранта той же кафедры Валентина Германовича Борхвардта, с которым в браке уже 57 лет и который стал за это время доктором биологических наук, профессором Ленинградского университета.
12 сентября 1966 года у нас родился сын – Дмитрий Валентинович Борхвардт, который окончил геологический факультет Ленинградского университета.