Максимилиан Волошин известен как поэт, художник, искусствовед, мыслитель и даже пророк. Но самую большую память о себе он оставил как создатель Дома Поэта в крымском поселке Коктебель. Дом Поэта…
Это словосочетание наполнено двойным значением. Это не только оригинальное здание на берегу Черного моря, его внутренняя обстановка, библиотека и реликвии, отражающие жизненный путь хозяина, но и творческое сообщество людей самых разных интересов и познаний, духовного братства деятелей науки и культуры. Волошин даже стремился придать ему официальный статус Экспериментальной Художественно-Научной Студии. Подготовил докладную записку. Но в итоге отказался от создания госучреждения и просто стал приглашать к себе гостей. Дом был раскрыт для людей разных возрастов и национальностей, различных научных воззрений, художественных направлений, политических и религиозных убеждений. Здесь бывали известные литераторы, художники, ученые. Были студенты и молодые летчики-планеристы.
Создавая Дом Поэта, Волошин принес в жертву даже личное творчество: стихи писал уже редко, в основном зимой, когда гости разъезжались.
Все жили в доме бесплатно. От каждого только требовалось внесение своей доли в интеллектуальную жизнь. Отдых на берегу моря, путешествия в горы переходили в беседы об искусстве, дискуссии. По вечерам собирались в Мастерской Волошина или под звездами на крыше дома. Читали стихи прозу, научные доклады.
Во время многочисленных бесед Волошин слушал исключительно внимательно, подхватывал любую тему и, не споря, направлял разговор так, что человек раскрывался своими прекрасными качествами. Многие уезжали из Коктебеля с чувством неожиданного открытия в себе новых способностей.
Одним из первых был Алексей Толстой. Знакомство состоялось в Париже в 1908 году. «Он посвящает меня в тайны поэзии, строго критикует стихи, совершенно бракует первые прозаические опыты», – написал Алексей Николаевич в «Автобиографии». Волошин выступил даже в роли имиджмейкера – повел к парикмахеру. В результате исчез облик русского интеллигента с бородкой клинышком, волосы были расчесаны на косой пробор – так возник знакомый нам образ писателя. А год спустя в Коктебеле, слушая чтение переведенных Волошиным рассказов Анри де Ренье, Толстой, по собственному признанию, «почувствовал в себе возможность писать прозу», нашел тему первых своих оригинальных произведений, а затем и свой стиль.
Георгий Шенгели вспоминал о беседах с Волошиным: «Начинается беседа. Внимательно выслушивая партнера, принимая все его положения, Волошин незначительными поправками доводит его до согласия с собой. И тогда – изумительный гейзер знаний, своеобразнейшие сопоставления и сближения; вырастает стройная система воззрений на мир, на человека, на искусство».
Николай Барсамов описал Волошина в последние годы его жизни: «Он подолгу безучастно сидел за общим столом, слушал в пол-уха, о чем говорят его гости, и как будто даже успевал вздремнуть, пока говорили другие; а потом уловив нить разговора, незаметно включался в него и сразу поднимал общий интерес к беседе».
Но это ведь то, что сейчас называют мастер-классом. Через таинство его бесед прошло целое поколение деятелей науки и культуры, но никто не был учеником его личного творчества. Каждый открывал в себе свою собственную индивидуальность и дальше шел своей дорогой.
Особенно Волошин был внимателен к детям. «Дети никогда не мешают», – говорил он. Затаив дыхание ловили каждое слово коктебельского мудреца те, кому было суждено стать гордостью науки и культуры нескольких поколений.
А потом с благодарностью вспоминали:
Семен Липин: «Волошин даже в беседах с юнцом связывал воедино Элладу и Среднюю Азию, север Европы и наше Причерноморье».
Раиса Гинцбург: «Когда мне было еще лет девять, Максимилиан Александрович, приглашая взрослых в мастерскую на беседу об искусстве или на вышку, где он читал стихи под звездами, всегда приглашал и меня с моими девочками-подружками. И, может быть, эти часы, неизгладимые, не сметенные всей жизнью, и сделали то хорошее, что помогло мне почувствовать себя человеком».
Екатерина Бальмонт рассказала, что и с ее трехлетней дочерью Ниникой он говорил «совсем так же, как говорил со взрослыми, внимательно выслушивал ее и возражал ей».
В статьях, письмах, дневниковых записях Волошина содержатся размышления о воспитании, путях развития творческой личности, значении и смысле детских игр и игрушек, высказанные в оригинальной и подчас парадоксальной форме.
Он был убежден, что «каждый из нас раз в жизни был гением — именно тогда, когда он был ребенком. Гениальность — это широкий дар великих обобщений, а именно этим даром ребенок одарен в высшей степени. Каждый ребенок в течение десяти лет совершает ту умственную работу, на которую взрослым людям понадобилось много тысяч лет».
Волошин обращает внимание на различие мировосприятия у детей и взрослых: «Годы детства для нас не только далеки годами – они кажутся нам иной эпохой, прожитой на иной планете в оболочке иного существа. Когда мы оборачиваемся к тем временам, то нас поражает особенная медленность времени и громадность мгновений. Каждое явление вставало в своей первобытной полноте и грандиозности, не смягченное никакими привычками.
Когда мы будем понимать значение всего переживаемого ребенком, значение его игр, его фантазий, его смутных воспоминаний, его необъяснимых поступков, то изменится все наше отношение к ребенку и изменится вся система воспитания и, вместо насильственного наполнения его девственной памяти различными полезными и бесполезными сведениями, мы будем следить в нем историю человека и только помогать ему в слишком важной работе его мозга, а не отвлекать его от нее, как делаем теперь».
Что же влекло М.Волошина к детям? Что он: давал и учил или брал и учился? Отвечает сам Максимилиан Александрович: «Детям ли учиться у взрослых или взрослым у детей? Тысячелетняя практика воспитания показывает, что взрослые не умеют толком ответить ни на один вопрос из тех, что задают им дети. Им нечему научить детей до тех пор, пока те сами не вырастут, то есть поглупеют до уровня взрослых. Взрослым же есть чему научиться от детей. Взрослые придут наконец учиться к детям, придут учиться играть. Искусство драгоценно лишь постольку, поскольку оно игра. Художники ведь это только дети, которые не разучились играть. Гении – это те, которые сумели не вырасти».
Игра всегда сопровождала жизнь поэта. Еще в гимназические годы у него проявился талант актера. Этот дар, не нашедший сценического воплощения, заявлял о себе в повседневной жизни. Даже сложные проблемы он стремился решать в игровой форме. И вовлекал в игры своих гостей. И вот непримиримо враждовавшие много лет поэты В.Брюсов и А.Белый объединяются в веселом спектакле в честь именин Макса. А скромная, неэлегантная поэтесса Елизавета Дмитриева превращается в таинственную Черубину де Габриак, в которую влюбился весь литературный Петербург.
Игровая атмосфера вокруг Волошина была той средой, которая, говоря словами Марины Цветаевой, «творила встречи и судьбы», способствовала духовному раскрепощению и творчеству».
Многие современники говорили, что Волошин сохранил на всю жизнь в поведении детские черты. Не следует это путать с пресловутой инфантильностью. Максимилиан Александрович на всю жизнь сохранил детские качества, способствующие познанию: интерес ко всему окружающему, умение слушать, эмоциональную раскрепощенность и радостное отношение к жизни.
Несколько раз в своих искусствоведческих работах М.Волошин обращался к вопросу о значении и смысле детских игрушек: «Для взрослых это кусочки раскрашенного дерева или клубки зашитых тряпок, хранящие слабое символическое подобие человеческого лика или звериной морды, но для детей они сохранили всю свою божественную силу творчества и власти, и как только наступает таинство игры, они, как древле, творят марева, иллюзии, охватывающие душу ребенка, но недоступные оку взрослого человека».
«Игрушки, сделанные красиво и сложно, не нравятся детям. Их сложность убивает фантазию. Каждый ребенок это знает и инстинктивно спешит их сломать, т.е. разложить на основные элементы, способные к преображению в таинствах игры».
Многое из того, о чем писал Волошин, известно психологам и педагогам. Для большинства теоретически. Но для самого Волошина это был результат его размышлений, в том числе и над личным опытом учебы.
Обычно школьные проблемы забываются с годами, оставляя в памяти только хорошее. Но Волошин и в зрелом возрасте не переставал посылать проклятия в адрес ненавистной ему педагогической системы: «Гимназия (которую никогда не перестану ненавидеть) выработала привычки лени, неделания, рассеянности, – с ними очень трудно бороться, и я их до сих пор не одолел, из-за них пропадает много времени даром».
На советы близких отвечал в резкой форме: «И Вы спрашиваете, начал ли я учиться! И когда же люди поймут, что учиться можно только на свободе, а не в тюрьме. Всякое учебное заведение, которое нужно проходить, – тюрьма. У меня теперь в Национальной библиотеке <Парижской– А. С.> под руками все, что когда бы то ни было написано на земле. Это Вы не называете учением? У меня перед глазами все то, высокое и низкое, прекрасное и отвратительное, к чему привели три тысячи лет европейской истории. И это Вы не называете учением? Да знаете ли Вы, что я только в первый раз в своей жизни понял теперь, что значит учиться!»
Волошин обобщил свои педагогические идеи в переписке с Любовью Орестовной Вяземской, намеревавшейся основать частную женскую гимназию «по совершенно новому образцу»: «Может ли существовать общая программа даже для двух детей? Основой программы должна являться природная, инстинктивная любознательность ребенка. Знание всегда должно являться удовлетворением потребности ребенка и ни в каком случае не должно быть каштаном, насильно проталкиваемым в горло страсбургскому гусю».
В последние годы жизни Волошина в обращении к нему стало появляться слово «учитель». Он отказывался от этого звания, говорил: «я не могу быть ни чьим руководителем, потому, что ищу». Но часто повторял слова Мастера Януса из переведенной им трагедии Вилье де Лиль-Адана «Аксель»: «Я не учу – я пробуждаю». Марина Цветаева с восторгом говорила своей сестре: «Совершенно ни на кого не похожий, он относится к человеку совершенно иначе, чем все, он все понимает, он ничего не оспаривает, ничему не учит, он просто радуется человеку».
Сергей АЛИМОВ