«Первое задание не выполнили»
– Нас послали на Симферопольскую дорогу. Там должны были проходить один или два фашистских танка. Брат – за старшего, он с одной стороны, я – с другой, а Анатолий, когда придет время, должен бросить гранату. Но тут мы увидели, что движется целый танковый полк, бронетранспортер, пулеметы и много немцев, а Анатолий уже выдернул чеку с гранаты. Кроме гранаты, не было больше ничего. Конечно, мы не напали на немцев, за что перед всем отрядом нам сделали серьезное внушение. Но если бы мы начали, в отряде живых не осталось бы.
Гибель Василия
Вася был на год старше, но братья были похожи как близнецы, куда старший, туда и Григорий. Брат Василий погиб в свой день рождения, когда ему исполнилось 20 лет…
В феврале 44-го на поле Шахмурза, под Старым Крымом, располагался госпиталь партизанской бригады. Здесь в шалашах находились раненые. Возможно, медсестра привела за собой «хвост», или за ней пришли каратели. Фашисты начали стрелять в медсестер, вытаскивать раненых, но у кого-то оказался пистолет, начал отстреливаться. Фашисты боялись заходить внутрь, поэтому в шалаши стали бросать гранаты.
– В одном из шалашей лежал друг Василия – Толя Руденко, с нашей же деревушки, и Васе поручили спасти его и еще одного, Костю, – отвести в нашу деревушку. Но слабый из-за голода так далеко он бы их просто физически не смог отвести. Поэтому Василь решил отвести их обоих к Толиному дяде. Тот жил в деревне рядом – Болгарский Карабай, причем был там старостой. Остановил на дороге телегу, довез их, а тот староста побежал, донес, и их обоих расстреляли. Брату нужно было где-то пересидеть день, он спрятался в скирде, но и на него донесли. Окружили и предложили сдаться, но Василий принял другое решение и взорвал себя гранатой. Его тело завернули в кусок парусины и там же закопали. Из-за бумажной волокиты только в марте 2015 года удалось его перезахоронить в Феодосии, – рассказывает Григорий Фёдорович.
«Погиб в бою…»
В 1975-м году Григорий Четвертак отдыхал в санатории, и там случайно встретился с одним парнем из партизанского отряда, который и рассказал про плен. Это случилось в феврале 44-го…
– Я же сам ничего не помню. Нас троих: его, меня и еще кого-то отправили на задание, даже и не помню на какое. Шли втроем, и при выходе из леса у Салы (сейчас – село Грушевка) попали в засаду. Я шел первым, вдруг взрыв, сразу потерял сознание. Меня в голову ранило и контузило, а тех двоих тоже ранило. Этот парень рассказал мне: «Мы подождали, ты лежишь. Потом увидели, что на тебя набросились враги, поэтому мы ушли». А в отряде сказали, что меня убили, поэтому я и числился убитым.
Во время войны погибли два старших брата – Петро и Иван, потом не стало Василия, и следом – эта нелепая «роковая» ошибка. Так что в конце войны матери Григория Четвертака принесли сразу четыре похоронки, на всех сыновей. От такого горя у неё отказали ноги, два года она не могла ходить.
В застенках гестапо
Потом раненого Григория Четвертака схватили и били так сильно, что у немецкого карабина лопнул приклад. Избитого до крови пленного привезли в Симферопольское гестапо, где от расстрела его спас немецкий офицер.
– В один из дней к нам вдруг подсадили человека в форме обер-лейтенанта. Рассказал, мол, продал овец в бывшем совхозе «Красный»: «Поэтому я здесь». Стали разговаривать, но я предполагал, что он подсадной провокатор. Тут он меня спрашивает: «А где ты учился?» – «Семилетку окончил в Карабай-Вальце». – «А кто у вас директором школы был?» – «Вначале был один немец – Мили Эдуард, но перед войной назначили другого». – «Так это же я!» – воскликнул немец. А я его и не узнал совсем…
Несколько дней он отдавал парню свою порцию еды, а потом предупредил: «Если ты, как бы тебя ни били, не прибавишь ничего к тому, что сказал сначала на допросе, это твое спасение, останешься жив».
– До сих пор считаю, что своим советом он спас меня от расстрела. Но больше я его никогда не видел. И только в 80-е годы, когда я работал на механическом заводе, мне один парень рассказывал, что видел этого Эдуарда в форме чуть ли не полковника Советской Армии. Видимо, он разведчиком был. Вскоре меня отправили в Севастопольское гестапо. Помню, вывели меня во двор, там «черный воронок» стоит. Сажают в него, а там лопаты. И я подумал: «Как же я буду копать себе могилу?» У меня же вся голова разбита и двигаться не могу.
Из гестапо человек двадцать пленных, раненых партизан и подпольщиков, отправили на пароходе в Одессу.
– В дороге налетели наши самолеты, люди высыпали на палубу, махали, чем могли, и летчики, наверное, увидели нас, поэтому и не бомбили. Помню, как на ступеньках Потемкинской лестницы я упал, не мог идти. То, что нас охраняли «власовцы», было спасением, – немец бы пристрелил сразу. Пленные, которые оказались рядом, Петро и Виктор, вынесли меня с лестницы, затащили в середину колонны, потом – в вагон эшелона для пленных, и все время за мной ухаживали.
В лагере врага
Эшелон с пленными, среди которых был и Григорий, шел на самый север Германии, в Гамбург.
– Повезло, что попал в обычный лагерь для пленных, а не в концлагерь. Там бы меня сразу в печку: я же двигаться не мог. А так хоть немного пришел в себя. Оттуда нас постоянно гоняли на работы. Пленные разбирали здания после бомбёжек. Целые кирпичи – отдельно, битые – отдельно. Помню, что здания были не больше 4-х этажей, но все разбитые. Весь город был залит напалмом, а от него все прогорало до самого подвала, – вспоминает собеседник, – У меня обе голени гноились. Рядом механизмы ремонтировал какой-то плотный немец, он увидел, что со мной. «Не бойся. Я тебе принесу лекарство». Потом приносил мазь и таблетки, лечил меня, когда никто не видел.
Когда объявляли воздушную тревогу, пленных загоняли в бомбоубежища. Они были не подземные, а высокие, бетонные, вроде нынешних многоэтажек, а на крыше стояли «зенитки», вспоминает Григорий Фёдорович.
Кормили пленных два раза в день – утром и вечером. Основная еда – похлебка из брюквы, да и той совсем не хватало. В 45-м он попал в команду, которую отправили на небольшую станцию – Швангальбе, километров за пятьдесят от Гамбурга. Там было поле с укрытыми соломой буртами с картошкой, которую грузили на повозки, идущие в Гамбург. Здесь у пленных хоть появилась возможность набирать картофель за пазуху, чтобы хоть как-то прокормиться.
– Нас освободили англичане где-то 1-го мая. Привезли на сортировку. Пожилых из нас отправили домой, а меня – в запасной полк. В октябре 1946-го эту часть расформировали, и нас перевели в Дрогобыч.
Сапог не стало
– По приезду нам выдали сапоги типа германских. И обмундирование тоже трофейное. Командир предупредил: «Ребята, обмундирование и сапоги прячьте под матрас – стащат!» А холодина такая была, что мы ложились вместе, двумя одеялами укрывались, сверху обе шинели, и поворачивались на другой бок только по команде. Как-то утром просыпаюсь – сапог нет, только чьи-то ботинки стоят. Мне на задание ехать, а мне не в чем, сижу на нарах. Тут начальник радиостанции заходит: «Пошли!» – «Не могу!» – «Почему?» – «Не во что обуться!». Тогда он приказал выдать мне ботинки и обмотки. Кстати, ботинки оказались на размер меньше моего.
А вот когда попал в артиллерийский полк, в отделение разведки, там у нас была интересная форма. Нам ее пошили из кителей… африканского корпуса Роммеля. Она вроде как песочного цвета. А брюки нам сшивали из двух шорт. Но вскоре полк расформировали, и меня направили в школу связи. Три месяца учился на радиста, сдал на 3-й класс, – вспоминает Григорий Фёдорович.
До самой демобилизации он служил в 97-м полку 27-й механизированной дивизии. Стал радистом 1-го класса и работал только с командиром полка. А в 1949 году ему довелось работать с командующим армии, Героем Советского Союза Яковом Крейзером.
Демобилизовался Григорий Фёдорович из армии только в 1950-м году, женился, привез жену в Феодосию. Всю жизнь здесь работал столяром на Феодосийском механическом заводе, потом на предприятиях «Судокомпозит» и «Теплосеть». Отлынивать от работы не любил никогда, выкладывался по полной… Говорит, что, может, и дальше бы работал, но пришлось уйти по состоянию здоровья. Видимо, давало о себе знать прошлое, стал внезапно терять сознание.
Главное в жизни
– Вот я несколько раз был на самой грани гибели, не знаю даже, как остался в живых. Суждено так было, а может – ангел-хранитель был, – рассуждает Григорий Фёдорович. – Когда идешь в атаку, думаешь, а может, пронесет. Вот война вроде бы на всех была одна, но как же по-разному себя проявляют люди. Бывают жестокие, бывают трусливые, и далеко не каждый может поступить как Матросов или мой брат… Но мы верили, что самое лучшее, что может быть, – это наше, родное. И для меня, прежде всего, была моя Родина.