Еще раз о музе Максимилиана Волошина
Доминантой экспозиции в Мастерской Дома-музея Максимилиана Волошина, несомненно, является женский скульптурный портрет – гипсовый слепок с оригинала, хранящегося в Каирском музее. Этот портрет и даже его имя окутаны легендами. В музее Волошина его называют «Таиах». Но если вы попросите в Каирском музее показать Таиах, то вас не поймут. Это имя там незнакомо.
Скульптурный портрет, с которого сделан слепок, прекрасно сохранился, за исключением небольшого повреждения на подбородке. Он был обнаружен выдающимся французским египтологом Огюстом Мариеттом в 1870 году при расчистке центральной части огромного храма Амона в Карнаке, который на протяжении почти двух с половиной тысячелетий был главным национальным святилищем страны.
Гастон Масперо – в те годы директор музея в Каире – предположил, что это изображение царицы Тейе, супруги фараона Аменхотепа III в образе богини Мут. Согласно канону того времени изображения богини наделялись чертами супруги царской. Имя царицы, которое ввиду сложности огласовки древнеегипетского языка может быть произнесено по-разному, с небольшими отличиями, и послужило основанием для возникновения «Таиах» у М.А. Волошина.
При более внимательном изучении оказалось, что скульптурный портрет отличается от известных изображений царицы Тейе. В современной египтологии признано, что это портрет царицы Мутоджемет – супруги последнего фараона XVIII династии Хоремхеба.
Но какими бы ни были новейшие открытия в египтологии, под кровлей Дома Поэта и в творческом наследии Максимилиана Волошина навсегда остается Таиах.
Впервые они «встретились» в Париже, в музее Гиме, 7 июня 1904 года (все даты – по новому стилю). Волошин пришел с Маргаритой Сабашниковой и был потрясен сходством: «Королева Таиах. Она похожа на Вас. Я подходил близко. И когда лицо мое приблизилось, мне показалось, что губы ее шевелились. Я ощутил губами холодный мрамор и глубокое потрясение. Сходство громадно».
Через месяц он пишет Сабашниковой большое письмо «онегинской строфой» с воспоминаниями об их встречах в Париже, в котором есть такие строки:
Я мог бы снова воссоздать…
……………………………
И ту же линию в губах–
Как у статуи Таиах,
Царицы древнего Египта.
«От Вашей поэмы я в восторге», – ответила Маргарита Васильевна .
В 1905 году гипсовый слепок Таиах появился в парижской квартире Волошина на улице Эдгар Кине, №16. Вопреки давним легендам, он никогда не был в Египте и не мог приобрести его в Каирском музее. Матрица, изготовленная с оригинала, хранилась в Берлинском музее. С неё были сделаны гипсовые копии. Согласно каталогу музея их можно было купить всего за семь марок.
Весной 1905 года Волошин при размолвке с Сабашниковой пишет как бы прощальное письмо-стихотворение «Эпилог» (в последующих публикациях оно названо «Таиах»). Поэт подвел итог их отношений:
Всё, во что мы в жизни верим,
Претворялось в твой кристалл.
Душен стал мне узкий терем,
Сны увяли. Я устал…
Я устал от лунной сказки,*
Я устал не видеть дня.
Мне нужны земные ласки…
В последних, прощальных строках своего послания Волошин называет Сабашникову именем загадочной египтянки:
Мы друг друга не забудем.
И, целуя дольний прах,
Отнесу я сказку людям
О Царевне Таиах.
В этот раз Маргарита Васильевна была возмущена: «Ваши гадкие, гадкие стихи».
А Александра Михайловна Петрова все поняла сразу: «Если Максу нужна женщина, то пусть она будет Амальхен, Каролинхен и т.п., но только не другая, и в особенности не русская жуткая женщина».
Роман Волошина и Сабашниковой имел продолжение. О нем повествуют два тома переписки. Через год они венчались. Совершили свадебное путешествие в Париж и круиз по Дунаю. Строили планы… А еще через год расстались. Вначале думали, что временно, но оказалось навсегда.
Но с Таиах Волошин никогда не расставался. Перевез в Коктебель. Она стала неотъемлемой частью Дома Поэта и даже самого Макса.
Существует легенда, а может быть и правда, что Таиах спасла Дом Поэта.
Таиах стали называть вдохновительницей, Музой Поэта.
Волошин посвятил ей еще одно стихотворение. Но ее имя уже было обезличено – «Она».
В нем поэт признается:
В напрасных поисках за ней
Я исследил земные тропы
От Гималайских ступеней
До древних пристаней Европы
……………….
Но неизменна и не та,
Она сквозит за тканью зыбкой,
И тихо светятся уста
Неотвратимою улыбкой.
«Она» была недостижимой целью его исканий и блужданий. Наступает понимание того, что:
Порой в чертах случайных лиц
Её улыбки пламя тлело.
А может быть, не Таиах была похожа на Сабашникову, а наоборот – Сабашникова была похожа на Таиах. Да и Таиах была только земным подобием его сокровенного внутреннего женского образа, который был его «Неизвестной», его «Прекрасной дамой», его «Вечной женственностью», его «Гением чистой красоты».
Целью жизни, по крайней мере для себя, Волошин считал «понимание»: понимание физических явлений, исторических событий, поступков людей, и, может быть, самое важное – понимание самого себя. В записной книжке он написал: «Понимание» допускает в этот мир только те явления, которые постигнуты через лик. Ликом познается безликое. К лику стремится искусство. К лику стремится красота. В лике высшая тайна. Все ищет себе лика, и безобразный мир стучится в душу художника, чтобы через него найти свое воплощение».
Важное место в словаре Волошина занимает слово «лик». Обычно «ликами» называют образы святых в православии. Волошин искал «лик» каждого человека. Ведь для него каждый человек был «ангелом в дьявольской личине». Он стремился приподнять «личину» и освободить «ангела».
Волошин всматривался в лица знакомых людей, стараясь под «масками» и «личинами» прозреть «лик» как некий синтетический образ человека, в котором его душевные и духовные особенности выступают в материальных, внешних проявлениях в облике, в событиях жизни, творчестве и в судьбе.
Волошин всматривался в лик египтянки.
В 1905 году он купил фотоаппарат «Кодак». Как это бывает со многими начинающими фотолюбителями, стал фотографировать все вокруг. Но была тема, к которой он обращался многократно. Как рассказывает Виталий Танасийчук, один из первых исследователей фотоархива Волошина, в железной коробке с негативами и отпечатками был конверт с надписью «Taiah». Волошин фотографировал гипсовый слепок многократно и в различных ракурсах. Играя светом, он делал это неподвижное гипсовое лицо то ироническим, то задумчивым, то веселым, то даже задорно-шаловливым.
Фотографировал рядом с Таиах своих знакомых – Е.И. Дмитриеву, Ан.И. Цветаеву, М.В. Сабашникову, С. Дымшиц-Тостую, А.Р. Минцлову, В.Я. Эфрон и многих других.
Сфотографировал и свою мать – Елену Оттобальдовну Кириенко-Волошину. В молодости она была очень красива. Сохранились ее многочисленные фотографии.
У Максимилиана Александровича были сложные отношения с матерью.
В раннем детстве Елена Оттобальдовна была очень нежна и ласкова с сыном. Но, недовольная казавшейся ей недостаточной его мужественностью, решила дать «спартанское» воспитание – стала очень строга и требовательна. Макс очень страдал от этого, «мечтал, уткнувши нос в подушку, о том, что было раньше». Раз об этом заговорил, но мама не поняла, как-то холодно удивилась. Ему было шесть лет. Он ясно это помнил, и много лет уже никогда не говорил об этом. Не получив прямого ответа на свой вопрос, стал тщательно скрывать все переживания и чувства, которые считал стыдными.
Детская проблема продолжала мучить его. Уже ведя самостоятельную жизнь, пытался разобраться в их отношениях. В письмах расспрашивал об истоках их конфликта, о её жизни и о своём отце.
Ответы от матери получал уклончивые: «Я ведь даже не могу подойти к тебе с обыкновенной лаской, простым нежным словом, меня что-то удерживает от всяких наружных проявлений любви к тебе». «Я одна виновата в отношениях, установившихся между нами; не мне винить тебя в чем-либо. И не оправдывать себя хочу, а уяснить бы желала, почему исчезла нежность и ласка моя с детскими годами твоими, а для этого придется вспоминать о многих и многих тяжелых, безрадостных годах своей жизни. Я не могла спокойно, рассудительно относиться к проступкам твоим детским, “двойкам”, мучилась за них сама, мучила тебя, наказывала, но каждым наказанием наказывала и себя мукой за тебя, невозможностью радостно и спокойно пользоваться вместе часами, днями праздничного отдыха. Временами это был какой-то ужасный кошмар, пытка, доводившие меня до бешенства, отчаяния».
И через много лет он стремился найти исток этого конфликта. Психологическое «вскрытие» 1926 года выявило еще один эпизод: он, якобы, взял серебряную спичечницу и не сознался в этом. Гнев матери и чувство вины перед ней осталось на всю жизнь. И через сорок лет, когда оба забыли причину, этот исток недоразумений всплывает между ними в ссорах. «Самое тяжелое в жизни: отношения с матерью. Тяжелее, чем террор и все прочее», – подвел М. Волошин итог их взаимоотношений.
Объясняясь М. Сабашниковой в письме от 11 сентября 1905 года, Волошин проговорился о том, что он искал в ней то, чего не мог получить от своей матери: «Как случилось, что вся моя жизнь сосредоточилась в тебе? Мне так надо твоей ласки, твоей любви… Ведь никто не был никогда ласков ко мне… В самом раннем детстве я помню, как мама была ласкова со мной. Потом встала стена вечного недовольства мной, вечных упреков в лени, в нежелании учиться. Никогда не было между нами ни одного ласкового слова, ни одного поцелуя, кроме официальных прощальных и приветственных. Я никому никогда не говорил ласкательных слов и ни от кого не слышал их. Я не знаю, почему мне так одиноко, надрывающе одиноко в этот вечер. Родная моя, милая, приласкай меня… Мне так хочется твоих слов, прикосновения твоей руки. Милая … милая …»
На всю жизнь у Макса остался образ красивой, нежной, ласковой мамы. Он мечтал вернуться к прежним отношениям. Мечтал найти прежнюю ласковую, нежную, красивую маму.
Не был ли скульптурный портрет древнеегипетской царицы-богини наиболее близок к носимому им в душе женскому образу?..
Елена Оттобальдовна умерла 7 января 1923 года. Последние месяцы за нею ухаживала Мария Степановна Заболоцкая. Волошин познакомился с нею в 1919 году. Она осталась в доме Макса.
Волошин сразу сообщил о Марусе Заболоцкой друзьям, и в первую очередь женщинам, которые играли заметную роль в его жизни. М.В. Сабашниковой написал 24 февраля: «Она стала самым мне близким человеком и другом, и теперь остается со мною в Коктебеле. Тебя очень боится, как моей законной жены. Ее любовь для меня величайшее счастье и радость».
В тот же день написал Е.И. Васильевой (Черубине де Габриак): «Маруся окружает меня большим вниманием и нежностью».
Т.Д. Цемах (Татиде) написал 1 марта: «Маруся удивительный человек по энергии и доброте. Уж я не знаю, чем я заслужил, что мне судьба таких прекрасных людей всегда посылает».
Заволновались друзья. 2 июня 1923 года К.В. Кандауров пишет К.Ф. Богаевскому: «Здесь упорные слухи, что Макс женился! Неужели мы потеряли Макса!»
20 июня Константин Фёдорович его успокоил: «Макс и не думал жениться, он пишет стихи и акварели». А в доме «порядок и чистота и за ним самый внимательный уход».
13 июня Софья Толстая-Сухотина пишет матери из Коктебеля: «Заведует его хозяйством и домом какая-то местная фельдшерица (кажется, его жена)».
Старые друзья Макса воспринимали Марию Степановну вначале всего лишь как экономку. Они не могли поверить, что у Поэта могла быть такая простая жена. Вспомните слова А.М. Петровой об «Амальхен и Каролинхен».
Брак с Сабашниковой был расторгнут 18 февраля 1927 года. А уже 9 марта в Хамовническом отделении ГубЗАГСа Москвы зарегистрирован брак с Марией Степановной.
4 ноября 1927 года Волошин надписывает сборник стихов «Иверни»: «Дорогой Марусе с глубокой и нежной любовью. Все, что ты принесла мне в жизни, все радость. Макс».
А в 1928 году посвящает ей стихотворение – всего 8 строчек.
Весь жемчужный окоём
Облаков, воды и света
Ясновиденьем поэта
Я прочёл в лице твоём.
Всё земное – отраженье,
Отсвет веры, блеск мечты…
Лика милого черты – <Выделено автором. С.А.>
Всех миров преображенье.
16 июня, 1928, Коктебель
Поэт нашел земное воплощение носимого им в душе женского образа. Наверно, это и есть счастье.
Почти 10 лет они были вместе. Трудное было время.
Землетрясенье, голод и расстрелы,
И радость и людей мы вынесли с тобой.
И я всегда был горд моей подругой смелой,
Как ты в душе подчас гордилась мной.
Так Макс подписал одну из своих акварелей, подаренных Марусе.
После смерти Максимилиана Александровича в 1932 году Мария Степановна более сорока лет оставалась хранительницей Дома, его традиций, архива и памяти о Максе.
Сергей АЛИМОВ, волошиновед