Феодосия – город воинской славы. Это почётное звание олицетворено в памятниках и мемориальных комплексах, в именах генералов и рядовых красноармейцев, лётчиков и моряков, партизан и подпольщиков, увековеченных в памятных знаках и мемориальных досках на фасадах жилых домов и школ, на воинских захоронениях и братских могилах, в наименованиях феодосийских улиц, бульваров, учебных заведений.
Пройдитесь по городу и вглядитесь в названия улиц и переулков: улица Победы… улица Боевая… улица Партизанская…улица и набережная Десантников…
А вот имена, увековеченные в названиях улиц: дважды Герои Советского Союза – лётчики Николай Челноков, Нельсон Степанян и подполковник НКГБ-МГБ Емельян Колодяжный; Герои Советского Союза – генерал Вениамин Горбачев и маршал Андрей Еременко, полковники Алексей Габрусев, Николай Старшинов и Дмитрий Морозов, лётчики Пётр Баранов и Николай Панов, Илья Волынкин и Юрий Гарнаев…
Навсегда вписаны в историю Феодосии имена командующего 44-й армией, принимавшей участие в высадке Феодосийского десанта, Алексея Первушина и члена Военного совета этой армии бригадного комиссара Антона Комиссарова, партизан Никифора Краснобаева и Василия Анюнаса, командира партизанского отряда Ивана Мокроуса и пионера Вити Коробкова. О подвигах феодосийских подпольщиков, отдавших жизнь за Родину, напоминают увековеченные в названиях улиц имена Зои и Тимофея Свиридовых, Лидии Прокопенко, Нины Листовничей, Любы Самариной…
Подвиги каждого из них заслуживают отдельного рассказа. И сегодняшняя публикация – об одном из героев, об одном из тех, кто приближал Великую Победу.
«Слушай, Ленинград, я тебе спою…»
«…Здесь проходила, друзья, юность комсомольская моя, за родимый край с песней молодой шли ровесники рядом со мной. С этой поры огневой, где бы вы ни встретились со мной, старые друзья, в вас я узнаю беспокойную юность свою…», – пел надтреснувшим голосом, аккомпанируя себе на слегка расстроенной гитаре, и немного при этом смущаясь, уже совсем не молодой, но сохранивший офицерскую выправку, седовласый мужчина.
Гостем городской радиостудии, где велась запись одной из радиопрограмм, был известнейший в Феодосии человек. Но если бы рядом с нами в тот момент вдруг оказался кто-то из непосвященных, вряд ли бы он догадался, что перед микрофоном – генерал-лейтенант авиации, Герой Советского Союза, кавалер двух орденов Ленина, четырех орденов Красного знамени, орденов Отечественной войны первой и второй степеней, трёх орденов Красной Звезды…
В тот раз ведущая программы «Не стареют душой ветераны» Аида Касаткина пригласила в студию Александра Васильевича Преснякова. И это была наша последняя с ним встреча. «Слушай, Ленинград, я тебе спою задушевную песню свою…», – спел гость студии, и таким и остался навсегда в памяти: скромный, немногословный, неторопливо откладывающий в сторону гитару и достающий свою любимую курительную трубку…
Живую память героический лётчик морской авиации оставил о себе, написав книгу «Над волнами Балтики», которая », изданная Воениздатом, увидела свет в 1979 году. «Летят годы. Все меньше становится друзей, тех, с кем пройдены в небе Балтики фронтовые огненные трассы. Эта книга написана в память о них, об их смелости, мужестве, преданности Отчизне. Пусть строгий читатель не подумает, что за штурвалом самолета я имел время делать подробные записи. Это не так. Отдельные абзацы из дневника приведены дословно, другие – детализированы позднее, по памяти и архивным документам. Но повсюду сохранена документальная точность, достоверность событий и фактов. Возможно, о ком-то я не сумел написать, как следовало бы, о чем-то сказал слишком мало. Надеюсь, читатель простит мне все это, так как для автора штурвал боевого самолета более привычен, чем перо писателя», – написал автор в предисловии этой книги.
По сути, они были смертниками
У лётчиков продолжительность жизни на войне измерялась не временем, а количеством боевых вылетов. При этом многое зависело от типа самолета. Беспристрастная статистика говорит о том, что средняя продолжительность жизни советского летчика-торпедоносца в годы Великой Отечественной составляла 3,7 боевых вылета. По сути, они были смертниками.
К началу 1944 года командир звена, мастер торпедных атак старший лейтенант Пресняков совершил 222 боевых вылета, в том числе 161 на торпедные и бомбовые удары. Повезло? Улыбнулась удача? Не без этого. Но и, конечно же, выручало лётчика, и не раз, его профессиональное мастерство.
Лётному мастерству Саша Пресняков – уроженец Скопинского уезда Рязанской губернии, выросший в многодетной семье, начал обучаться после окончания семи классов и школы ФЗУ в учебном отделении полярной авиации Главного управления Северного морского пути в Николаеве. В сентябре 1939-го, после окончания Военно-морского авиационного училища имени С. А. Леваневского, молодой лейтенант был направлен в войска. Принял участие в советско-финской войне в должности младшего лётчика ВВС Балтийского флота.
В 1940 году его отца арестовали как врага народа. «Я в это время был в отпуске, – рассказывал в одном из интервью Александр Васильевич. – Произошло всё на моих глазах. Пытался ходить к Берии, к Калинину. Бесполезно. Вернулся в часть. Мне сразу чистый лист бумаги: «Пиши отречение от отца». Отказался писать. Меня исключили из комсомола и на три месяца отстранили от службы. Спасла меня война…»
«А всего в двух шагах, за туманами – война…»
Войну Александр Пресняков встретил под Ригой. Вместе с товарищами – балтийскими летчиками – участвовал в тяжелых боях в Прибалтике. Эскадрилья, в которой воевал лейтенант, обороняла Ленинград, прикрывала Дорогу жизни. За первые две недели войны Пресняков совершил 14 боевых вылетов на штурмовку и бомбардировку колонн врага, военно-морских баз.
Лётчики уходили на боевые вылеты по нескольку раз в сутки, и обслуживать технику на земле порой не успевали. Однажды в октябре Пресняков с трудом посадил неисправный самолёт, в результате чего машина была спасена, но серьёзно повреждена. Александр Васильевич вспоминал, что его тогда вызвали к командованию, он явился, как обычно с заряженным пистолетом в кобуре, и попал прямо на заседание военного трибунала. Через десять минут спасший боевую машину и экипаж лётчик «за халатное отношение к государственному имуществу» получил 8 лет с отбыванием наказания по месту службы на фронте. Так и бомбил он немцев в качестве осуждённого до января 1942 года, когда за боевые отличия с него сняли судимость, вернули офицерское звание, а немного позже, в июле, приняли в члены партии.
В первый день нового, 1942-го года самолёт Преснякова был сбит зенитной артиллерией в тылу врага. «В тылу врага», – так и называется глава книги, посвященная этому эпизоду. «Нагруженный бомбами самолет медленно набирает высоту. Отсчитывая метр за метром, стрелка высотомера почти незаметно перемещается по замкнутой окружности циферблата. Под нами – противник. Звенящий гул мотора наверняка привлекает его внимание. Но зенитчики не стреляют. Они затаились под темным ночным покровом, выискивая в небе сверкающие огоньки выхлопов, чтобы с первого залпа ударить как можно точнее. Самолет забирается выше и выше. Мы непрерывно меняем курс отворотами влево и вправо, затрудняя артиллеристам отработку прицельных данных. Пока кругом тихо и ничто не напоминает о грозящей смертельной опасности.
– Подлетаем к Лодве, – докладывает Голенков. – Начинаю наблюдение за дорогой. Возьми левее градусов тридцать…
Плавно доворачивая машину, одновременно смотрю на землю. Освещенное полной луной, медленно уплывает под самолет почти безлесное торфяное болото. Накатанная дорога, словно длинная извивающаяся змея, хорошо выделяется на фоне искрящегося снегового покрова. Вглядевшись, замечаю на ней непонятные темные утолщения. Чувствую, ими заинтересовался и Голенков. Он замер в кабине, не отрывая от них напряженного взгляда. Наконец, в кабину донесся приглушенный шумом мотора взволнованный голос:
– На дороге что-то чернеет. Возможно, большая колонна. Нужно бы снизиться и уточнить.
Немного сбавляю газ и начинаю снижение пологой спиралью. В момент разворота мне удобно смотреть на землю. Постепенно предметы на ней приобретают контрастные очертания, их видимость улучшается. То, что под нами большая колонна, теперь сомнений не вызывает. Нужно установить, есть ли в ее составе танки, автомашины и пушки, и определить, куда она движется.
Звучный хлопок с одновременным резким ударом внезапно встряхивает машину. В монотонном гуде мотора появляется металлический скрежет, и он тут же заклинивает. Немного правее и выше сверкнули вспышки зенитных разрывов.
Мгновенно повернувшись ко мне, Голенков торопливо пристегивает к груди парашютный ранец. Левой рукой указываю ему на висящие под крыльями бомбы. Мотнув головой, он припадает к прицелу. Высота уменьшается с каждой секундой. Доворотами Петр уточняет боковую паводку. Стрелка высотомера приближается к тысяче метров, и бомбы залпом отрываются от держателей.
Кажется, сделано все. Враги получат, что им причитается. Однако прыжок с парашютом уже невозможен. Наверняка приземлимся рядом с фашистами. А там для нас уготовлены смерть или плен. Энергичным движением отворачиваю самолет от дороги. Впереди виднеется лес, за ним – огромное белое поле. Темная масса деревьев несется навстречу. Она словно бы наплывает на самолет. Хватит ли высоты для перелета через препятствие? Чуть не цепляя вершины высоких сосен, самолет приближается к кромке лесной опушки. Плавно выравниваю машину. Теперь впереди только ровный искрящийся снег…
Сбросив очки, Голенков и Кистяев влезают в мою кабину. Нужно быстрее решать, что нам делать. Отсюда до фашистской колонны километра четыре. Они за лесом нашей посадки не видели, но могут послать солдат для проверки. Необходимо немедленно уходить…
Поднявшись на центроплан, смотрю на мотор. В левой нижней части картера чернеет большая дыра. Значит, все же попали снарядом с первого залпа…»
«Щи с щиколатом»
Трое суток экипаж сбитого самолёта по лесам добирался к своим. Во время коротких привалов в памяти всплывали картинки из детства. Вот как их описывает автор книги: «…Натруженные ноги распухли от долгой ходьбы. Без привала не обойтись. Оглядевшись, замечаю семейку низкорослых пушистых елочек. Сиротливо прижавшись к подножию гигантских сосен, они словно укрылись под их защитой. Лучшего места искать не нужно. Трофейным штыком Кистяев ловко срубает мохнатые ветви. Проглотив свою порцию шоколада, Голенков и Дим Димыч поднимают воротники меховых комбинезонов и закапываются в свежую пахучую хвою. Прижавшись спинами, они засыпают мгновенно, сладко, с присвистом посапывая.
Завидуя им, я усаживаюсь на полуистлевшем древесном стволе. Всем спать нельзя. Для бодрости медленно жую шоколад. Однако отяжелевшие веки опускаются сами, и я с трудом перебарываю дремоту. Терпкий привкус шоколада неожиданно воскрешает в памяти услышанную еще в детстве, давно забытую фразу: «А Пресняковы, жи-ву-у-т! Даже щи едят с щиколатом…». «Щи с щиколатом» – так говорила наша квартирная соседка тетя Катя, сидя с подружками на садовой скамейке. Я же в то время еще не пробовал шоколада и не знал, что со щами его не едят.
Тогда мы действительно «жи-и-ли». Кормилец в семье один – отец, а детей – семеро, в их числе трое от папиного брата, не вернувшегося с германской. В память о нем меня Александром и окрестили. Работал отец с утра до ночи. Приходил домой поздно. А мать! Как она, бедная, успевала выкручиваться с нашим многоголосым и многоротым хозяйством? И варка, и уборка, и стирка, и многочасовое стояние в очередях за продуктами – везде она управлялась, все делала ладно и быстро. И нас, сорванцов, к труду приучала. Как-то при встрече одна знакомая ей посоветовала:
– Ты бы, Шура, как я, на работу пристроилась. И рабочую карточку получишь, и с деньгами полегче…
Помню, вздохнула мать тяжело, посмотрела на нее с укоризной и сердито ответила:
– Тебе, Вера, советы давать – как семечки сплевывать. С Сергеем вас всего двое. А я? Ну куда я эту ораву дену?.. Они не котята, в проруби не утопишь…»
С марта 1942 года служил в 1-м гвардейском минно-торпедном авиационном полку. За короткое время стал мастером торпедных атак. При работе по надводной цели после команды «На боевом!» лётчик уже не имел права совершать противозенитный маневр, менять курс и скорость. Так и шли. Навстречу смерти. Под огнём зениток. Не отворачивая. До сброса торпеды.
«Цепляю винтами за воду…»
370 боевых вылетов
Вот как описывает автор книги «Над волнами Балтики» одну из своих торпедных атак: «…Прямо по курсу на водной поверхности появляется узенькая полоска. На корабль или транспорт она не похожа. Временами ее прикрывает туманная дымка.
– Николай! Погляди, что за чудо маячит? По карте здесь море как стеклышко чистое.
– Я уже вижу. Действительно чудо, – удивляется Иванов. – Это же лодка! – восклицает он громче. – Подводная лодка! Ух, и акула!.. Таких здоровущих я в жизни не видел. Ее упустить нам нельзя, – добавляет он торопливо. – Нужно атаковать, хоть она и не задана.
Я и сам понимаю, что нужно атаковать. Подводные лодки врасплох попадаются редко. Исключительный случай, и упустить его – преступление. Лишь бы не погрузилась за время сближения.
Палец давит на кнопку радиопередатчика:
– Внимание! Атакую подводную лодку. Всем фиксировать результат.
– Курсовой – девяносто. Ход – три узла. Доворот на пятнадцать градусов влево, – диктует Николай исходные данные.
Энергично выполняю заданный доворот. Левее подводной лодки появляется еще одна черточка. Это еще одна лодка. Левый ведомый, гвардии лейтенант Скрябин, без команды устремляется на нее. В топмачтовом варианте потопить лодку трудно – бомбы на рикошете перелетят через палубу. Но может, и попадет?..
Правее из дымки вылезает сторожевик. За ним виден транспорт. Сторожевик открывает огонь. Снаряды и пули летят впереди моего самолета. Правый ведомый, старший лейтенант Филимонов, горкой взмывает на высоту и на пологом снижении стреляет из пушек и пулеметов по палубе корабля. Отбиваясь, сторожевик переносит огонь на его самолет. Для меня путь свободен.
Подводная лодка ближе и ближе. Она еле движется. За кормой на блестящей спокойной воде расползаются чуть заметные усики. Упреждение минимальное. Высота боевая. Теперь она никуда не уйдет.
– Бросил! – взволнованно кричит Иванов. – Скляренко, фотографируй!
Снизившись, чуть не цепляю винтами за воду. Нос лодки почти под правым крылом. На рубке стоят офицеры. Их трое. Ухватившись за поручень, они глядят на меня. Первый раз в жизни я атакую подводную лодку, и первый раз в жизни с воздуха вижу так близко лица врагов. На них незаметно испуга, только одно удивление. Видно, не могут понять, почему из их базы неожиданно появились торпедоносцы с красными звездами…
Лодка проносится рядом и исчезает за фюзеляжем. Свалив машину в глубокий крен, стараюсь как можно быстрее увидеть ее в развороте.
– Взрыв! – в один голос кричат Скляренко с Лепехиным.
Он виден и мне. Высокий пенный султан, рассыпаясь на мелкие брызги, медленно оседает на воду. А рядом – вздыбленная вертикально корма. Через секунду она исчезает под белыми гребнями.
– Амба! Скончалась акула! – кричит Иванов.
– Чисто сработал, Сашок! – восхищенно изрекает в эфир ведущий истребительной группы капитан Леонид Казакевич.
Левее впереди продолжает атаку Скрябин. Подводная лодка уже погружается. Над водой видна одна рубка. Нужно бы предварительно пушками рубануть, прошить снарядами корпус, заставить противника всплыть на поверхность. Теперь утопить ее трудно.
Две пятисотки одна за другой отрываются от самолета, цепляют за воду и, отскочив, пролетают над рубкой. Ближайшая рвется от лодки метрах в пятидесяти. Конечно, гидроударом по корпусу громыхнуло прилично. Всплывет ли она, иль теперь погрузилась навечно? Этого мы уже не узнаем.
Самолеты пристроились. Группа полностью, в сборе. У Филимонова в крыльях машины виднеются дыры и вмятины. По радио уточняю, насколько серьезны его повреждения.
– Пустяки! Все нормально, – отвечает он возбужденно. – Жаль, что вторую добить не смогли…».
«Погибшие в небе за Родину, становятся небом над ней…»
И еще раз о статистике: средняя продолжительность жизни лётчика-торпедоносца в годы войны составляла 3,7 боевых вылета. Из дневниковых записей Александра Преснякова: «13 февраля. Погиб еще один мой однокурсник по училищу – старший лейтенант Григорий Малыгин. Сбили его корабельные зенитчики в момент выхода из атаки. Транспорт торпедой взорвал и сам упал рядом. Не стало в наших рядах еще одного летчика, смелого боевого товарища. Теперь окончательно осиротела его сестренка Валя. Я видел ее один раз на вокзале, когда после окончания училища мы проезжали через Москву. Кажется, кроме старшего брата Григория, у нее никого из родственников не было». «18 февраля. Гвардейцы 9-го полка нанесли торпедный удар по конвою противника и потопили транспорт. Однако радость победы омрачена тяжелой утратой. Погиб экипаж во главе с одним из лучших летчиков полка капитаном Сергеем Макаревичем. Его самолет задымил при прорыве кольца корабельного охранения. На горящей машине Сергей продолжал сближение и все же донес торпеду до фашистского транспорта. Взрывы один за другим прогремели над морем погребальным салютом геройскому экипажу». «24 февраля. Полковой аэродром встретил нас тяжелым известием. Позавчера не вернулся с задания экипаж заместителя командира полка по политической части майора Бушихина. С ним погибли капитан Глядеев, старший сержант Рудаков и любимец полка сержант Алексеев. Так и не уберегли мы этого талантливого баяниста…».
Сам Пресняков был не раз ранен, лежал в госпиталях. И возможно, уже там делал наброски своей будущей книги.
«Страшный удар сотрясает машину. В ушах раздается оглушительный треск…»
«В тот же момент отовсюду ударили автоматы и пулеметы. Спереди, сзади, с боков понеслись к самолетам снаряды и пули. Рука механически двинула газ к номиналу. Перескочив через домики, мы оказались над полем и снизились к самой траве.
С боков «эрликоны» стреляют не целясь. Снаряды их сыплются веером и почти не опасны. Но сзади один автомат пристрелялся точнее. Сверху, рядом с кабиной, проносятся трассы и гаснут в траве впереди самолета.
От них я спасаюсь скольжением вправо и влево. Но трассы ложатся все ближе и ближе. Нужно быстрей дотянуть до большой одинокой березы и за развесистой кроной укрыться от глаз наводчиков. Иначе собьют, собьют обязательно…
До березы всего триста метров. Начинаю набор высоты. И сразу удар по передней кабине. Самолет клюнул носом. Наклонившись, береза несется навстречу, чудовищно вырастает в размерах.
Рывком беру штурвал на себя. Перед глазами сплошная зеленая масса. Страшный удар сотрясает машину. В ушах раздается оглушительный треск. И опять тишина с заунывным напевом моторов…
Глаза затуманены режущей болью. По щекам льются слезы. Впереди – темнота. Но моторы гудят, продолжают работать. Значит, мы еще в воздухе, еще не упали.
– Командир! Высоко от земли оторвались, – раздается в наушниках голос Скляренко.
Правой рукой чуть толкаю штурвал от себя. Пальцы левой очищают глаза, отдирают от век непонятную клейкую массу.
По кабине несется воздушный поток. Начинаю немножечко видеть. Зрачки заливает слезой. Постепенно туман исчезает. Остекление кабины разбито. Пол завален древесной корой и зелеными листьями. Обтекатель на левом моторе прижался к цилиндрам. Крыльев не видно. Они плотно укрыты ветвями березы. Самолет превратился в летающий куст. Как же мы еще держимся в воздухе?..
Показания приборов нормальные, но левый мотор сильно греется. Сброшенная торпеда падает в лес. Машина становится легче. Палец давит на кнопку внутренней связи:
– Доложить состояние самолета и самочувствие!
– В корме все нормально. Ударом повредило стабилизатор, сорвало остекление кабины и антенну. Связи ни с кем не имею. Ведомых не вижу.
Голос у Скляренко взволнованный. Повреждение стабилизатора – дело не шуточное. На нем крепятся рули глубины. Нужно вести самолет аккуратнее, не допускать перегрузок, не доломать его окончательно.
– Иванов! Ты почему не ответил? Как себя чувствуешь? Если слышишь, нажми световую сигнализацию.
Штурман молчит. Лампочка не загорается. Что с ним случилось? Неужели убит? А может быть, ранен и лежит без сознания? Снаряд разорвался в его кабине. И береза ее покорежила здорово…
Глазам уже лучше. Боль почти прекратилась. Скоро опять будет фронт. Осторожно снижаю машину к деревьям. На опушке вижу окопы, ходы сообщения, тонкую ленту речушки Дубисы. Теперь уж действительно можно сказать: «Пронесло». Под нами своя территория.
К аэродрому подлетаем на высоте двести метров. Пробую выпустить шасси. Машину встряхнуло. На индикаторе видно, что вышли все три колеса. Это какое-то чудо. После такого удара передняя стойка наверняка деформирована.
– Скляренко! Идем на посадку. Шасси сработали, но я в них не верю. Если сломаются, вытащи штурмана. Я постараюсь выбраться сам.
Садимся на грунт. Полоса приближается. Осторожно тяну штурвал. Теряя скорость, самолет потихоньку снижается, мягко цепляет за траву колесами. Почти сразу же слышится треск и удар. Машина валится на нос и влево, трещит и ломается. Инстинктивно снимаю с замка в толкаю крышку входного люка кабины. Наступает гнетущая тишина. Над самолетом висит непроглядное облако едкой коричневой пыли. Спрыгнув на землю, бросаюсь к передней кабине. Она почти развалилась. В рваном проломе стоит Иванов. От головы и до ног он залит кровью.
Положив Николая на траву, оглядываюсь. Через летное поле на полном ходу несется санитарная машина, бегут солдаты-зенитчики. Где же Скляренко? Куда он девался?
– Скляренко! – кричу что есть силы. – Скляренко!
Ответа не слышу. Раздвинув столпившихся рядом солдат, бросаюсь обратно к машине. Пыль уже села, припудрив искореженную обшивку сероватым налетом. Над задней кабиной видна голова. Лицо у Сергея белее бумаги. Из носа на подбородок стекают две тонкие струйки крови. В горле слышатся хрипы…
Зажало в турели. Он задыхается. Нужно быстрее вытащить.
– Ломайте кабину! – командую подбежавшим солдатам.
Вцепившись руками в надломанное стальное кольцо, солдаты с треском выдирают турель из обшивки, бережно кладут на носилки почти безжизненное тело, несут к санитарной машине. Иванова уже погрузили. Врач пропускает меня в кабину.
– Где у вас доктор?
– Сейчас позову, – отвечает испуганно девушка в белом халате и выбегает из ординаторской.
Через щелочку в двери гляжу в полутемный большой коридор. Около стен на кроватях, носилках и просто на топчанах лежат раненые солдаты. Их много, молодых и постарше, бородатых и безбородых. Рядом крутятся санитары, отбирают тяжелых и куда-то уносят.
В конце коридора появляются две фигуры в белых халатах. В одной узнаю убежавшую девушку. Рядом с ней пожилой худощавый мужчина. «Чего она испугалась? – промелькнула запоздалая мысль. – Неужели я такой страшный?»
– Чем могу быть полезен? – говорит подошедший мужчина, с сожалением глядя на меня. – Вы, кажется, ранены?
– Я абсолютно здоров, но товарищи… Двое. В морской синей форме. Прошу осмотреть и помочь.
– Товарищей уже смотрят. Результаты сейчас нам доложат. Ну и видок же у вас, – качает он головой. – Полюбуйтесь-ка в зеркало.
Только сейчас замечаю в углу умывальник и большое трюмо. Увидев себя, даже вздрагиваю. В зеркале у меня не лицо, а уродливо-грязная маска с воспаленными красными веками. Рваный китель покрыт слоем пыли и пятнами крови…».
Золотая Звезда № 4014
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июля 1944 года за образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные при этом отвагу и геройство гвардии капитану Преснякову Александру Васильевичу присвоено звание Героя Советского Союза (медаль «Золотая Звезда» № 4014).
По воспоминаниям Александра Васильевича, тогда нескольких лучших лётчиков полка вызвали в штаб флота в Кронштадт. Там, на торжественном собрании, командующий флотом награждал орденами и медалями многих моряков, авиаторов и даже тыловой персонал. А лётчиков-торпедоносцев ничем не наградили. Разочарованно поудивлявшись, зачем вообще вызывали, они переночевали и, собравшись рано утром возвращаться в часть, вдруг услышали по радио указ о присвоении им, в том числе Преснякову, званий Героев Советского Союза. Это событие лётчики отметили, укрывшись от патрулей на кронштадтском кладбище…
Последнюю победу герой-торпедоносец одержал в ночь на 9 октября 1944 года, потопив торпедной атакой транспорт противника. В конце октября, как опытный лётчик, был откомандирован в учебный полк, в котором выпускники лётных училищ проходили подготовку перед отправкой на фронт. Опытный наставник обучал молодежь тонкостями пилотирования самолётами-торпедоносцами А20 «Бостон».
«Знай, что сердце моё ты отыщешь всегда там, за облаками…»
После войны Александр Васильевич в 1954-м окончил Военно-морскую академию, командовал полком в ВВС Тихоокеанского флота. А после окончания Военной академии Генерального штаба с 1961 по 1968 годы был заместителем командующего авиацией Тихоокеанского флота.
В Феодосию судьба привела офицера в 1969 году, где он возглавил филиал Государственного научно-испытательного института имени Чкалова. На этой должности Александр Пресняков активно участвовал в государственных испытаниях корабельных самолётов и вертолётов, авиационных корабельных комплексов и вооружения, систем приземления и приводнения космических аппаратов.
Александр Васильевич Пресняков, сын репрессированного «врага народа» и сам когда-то несправедливо осуждённый, до конца жизни оставался убеждённым коммунистом, активно участвовал в общественной жизни города. Он долгое время возглавлял Феодосийский городской совет ветеранов войны, труда и военной службы, много занимался патриотическим воспитанием молодёжи. И очень верил в молодежь, о чем и написал в эпилоге своей книги: «Один за другим уходят в запас ветераны. А нужно успеть передать молодежи все наши знания, умение, опыт. Кадры на смену приходят отличные. Молодежь растет грамотная, сильная, закаленная физически и духовно. Она воспитывается на героизме и мужестве старшего поколения. И мы не теряем времени. Упорно готовим смену, достойную памяти тех, кто отдал свою жизнь за нашу Советскую Родину, за счастье всего человечества».
Умер Александр Васильевич Пресняков 27 апреля 2010 года, похоронен на городском кладбище. Его имя увековечено в Феодосии на Аллее Героев, где установлен бюст героя. На фасаде дома № 14 на улице Вити Коробкова, где жил Александр Васильевич, установлена памятная доска, в посёлке Приморский его именем названа школа. А в журналистском архиве уже полтора десятка лет хранится магнитофонная запись с его живым голосом: «Город над вольной Невой, город нашей славы трудовой, слушай, Ленинград, я тебе спою задушевную песню свою…»
Василий ЕЖОВ